Успех незападной модели частного предпринимательства

Политолог, публицист Александр Механик, автор журнала «Стимул» Александр Степанов и доктор исторических наук, профессор кафедры социальной и экономической истории России РАНХиГС Валерий Керов – об истории предпринимательской активности старообрядцев.

Из многочисленных исторических свидетельств известно, что на конец XIX — начало XX века пришлось время расцвета предпринимательской активности старообрядцев, которые создали прекрасно организованные и эффективные производства в самых разнообразных отраслях экономики.

По подсчетам некоторых историков, старообрядцы составляли свыше 60% представителей торгово-промышленного класса, в их руках было сосредоточено 64% всего российского капитала. Известный русский религиозный философ Сергей Булгаков считал, что существовала «особенно близкая связь русского капитализма со старообрядчеством». Старообрядцами были крупнейшие купеческие семьи — Морозовы, Рябушинские, Кузнецовы, Кокоревы, Солдатенковы, Зимины и многие другие. Кроме них были еще сотни менее известных старообрядческих семей, члены которых неизменно связывали свою жизнь с частным предпринимательством. Причем предпринимательские успехи старообрядцев во многом опирались на их инновационную активность, на стремление внедрять на своих производствах последние технические достижения.

Мы решили обсудить природу этого общественного явления с известным исследователем старообрядчества и русского предпринимательства доктором исторических наук, профессором кафедры социальной и экономической истории России РАНХиГС Валерием Керовым.

— Как складывалось отношение старообрядчества к предпринимательству?

— Здесь надо вспомнить историю. До определенного момента русское православие развивалось поступательно, и в нем, как и в западном христианстве, формировались новые нормы, соответствующие новому уровню социально-экономического развития общества. Примерно до середины шестнадцатого века во всем христианстве преобладала средневековая идея, что труд ущербен, что он суетен и приводит лишь к обогащению, которое ничего не дает, потому что с собой богатство не заберете. Имеет смысл трудиться только «трудом о Господе» или «Бога ради», то есть поститься, молиться и так далее.

В шестнадцатом веке в работах Кальвина, Лютера и отца Сильвестра (автора-составителя «Домостроя», духовника, между прочим, Ивана Грозного, настоятеля Благовещенского собора, дворовой церкви московских царей, потом и Романовых) возникла новая идея: труд душеспасителен. Причем и физический труд, и, мало того, организационно-экономический, то есть предпринимательский. И второй важный момент: возможно праведное стяжание. Это вообще совершенно новая вещь. А это середина шестнадцатого века. (Вообще, надо сказать, что «Домострой» — революционное и совершенно оболганное произведение.)

И в семнадцатом веке эти идеи продолжали развиваться. А потом пришел Петр, который дискредитировал русское православие, закрепостил церковь, запретил монахам, которые, собственно, и занимались творчеством, писать, иметь бумагу и чернила в кельях. Писать можно было только в трапезной при игумене. Фактически ликвидируется православное богословие. Остались только отдельные работы — Платона Левшина, Игнатия Брянчанинова и других. Но они об отношении к труду и хозяйствованию писали очень мало: если вы наживаетесь, смягчите свою посмертную судьбу милостыней, и все.

А в журнале «Христианское чтение», который распространялся среди приходских священников синодальной церкви, где, в частности, были тексты проповедей, которые надо читать по разным вопросам, было напечатано назидание о труде, где говорилось, что не надо трудиться чрезмерно. Это конкретный документ 1854 года. «Железный век», паровозы, пароходы, а тут утверждается, что чрезмерный труд излишен и вредит делу спасения: вместо того чтобы склонить свои головы перед Господом, люди, мол, создают соблазны для себя и своих близких, от роста благосостояния происходят сребролюбие, чревоугодие и другие грехи. Поэтому «трудитесь трудом умеренным» — это цитата, — а во время труда надо дать время и молитве.

У старообрядцев наоборот: на основе развития православных традиционных ценностей, идей «Домостроя», кружка ревнителей древнего благочестия середины семнадцатого века происходит дальнейшее развитие этой идеи. Труд является душеспасительным.

— А почему именно у них закрепились идеи допетровского православия?

— Дело в том, что старообрядцы бежали от преследований — бежали на север в Поморье, бежали в Сибирь, бежали в такие районы, где можно было создать свои анклавы. В христианстве нельзя спасти душу, находясь вне Церкви (за исключением пары сект). Даже самый истовый праведник, если он один, если он вышел из сообщества верующих, а это и есть Церковь, по определению апостола Павла, то он не спасется. Потому что он привержен греху гордыни. А грех гордыни — это один из самых страшных смертных грехов.

Поэтому свои анклавы, прообразы Церкви, они создавали в основном в виде мирских монастырей. Например, Выго-Лексинское общежительство недалеко от нынешнего Петрозаводска. Мирской монастырь, где женская и мужская части вместе сосуществовали на двух речках, Выге и Лексе, как единая киновия. Это первая половина восемнадцатого века. И оказалось, что в таких нехлебородных местах подобные анклавы старой веры не могут существовать, физически вымирают. Если там не канонизировать физический и организационный труд, то ничего не получится. И когда два брата — Андрей Дионисиевич и Симеон Дионисиевич (считается, что они выходцы из рода князей Мышецких) — стали руководителями этого святого общежительства, они написали открыто в «посланиях к трудникам», что труд — это душеспасительное дело, когда он на благо веры, на благо общины. Понимаете, одно дело, когда вы работаете, чтобы спасти свою мирскую жизнь, свою жизнь здесь, а вам все время говорят: «Не работайте усиленно, вы погубите себя, довольствуйтесь небольшим, не утруждайте себя и близких». А другое дело, когда утверждают, что вы спасете свою душу, если будете работать интенсивнее. Понимаете разницу?

— Вы пишете в своих работах, что старообрядчество еще связано с более глубоким эсхатологическим чувством. Как это влияло на сознание старообрядцев?

— Это так. Все христиане, и не только они, знают, чем всемирное дело закончится: концом света, — но мы забываем об этом все время. А у старообрядцев эсхатологическое чувство было очень острым. Именно в связи с тем, что все порушено. В связи с тем, что в результате реформ середины семнадцатого века все население было поставлено перед выбором: если вы принимаете эти новины, вы губите свою душу, вы отказываетесь от веры отцов, ваше место в геенне огненной. Если же вы отказываетесь от новин, вы выступаете против власти, а «нет власти, аще от Бога». То есть вы опять-таки выступаете против бога и губите свои бессмертные души. И выбор становится личным, и ответственность за такой выбор тоже индивидуальна.

Это еще одна особенность рубежного семнадцатого века, если б это было в четырнадцатом, там бы другое дело было, а семнадцатый век, как Лихачев сказал, это уже не Древняя Русь, это уже раннее Новое время. Таким образом, русские люди так или иначе должны были сами сделать выбор. Об этом протопоп Аввакум неоднократно говорил, что не бояре и архиепископы за вас решают, они свою душу губят, а вы можете свою погубить, вы должны сами делать выбор. Причем это «делать» — это еще один из аспектов успеха старообрядческой экономики. Тот же Аввакум призывал к религиозной активности, но фактически это реализовывалось в активности социальной: делай, «во гробе бо не поделаешь».

Причем, что любопытно, я проводил контент-анализ всех известных произведений Аввакума, используя метод выявления смысловых связей между парными категориями. В христианстве вообще очень важна категория страдания/терпения. И в произведениях Аввакума категория «терпение» связана не с кротостью/смирением, а с борьбой за веру. То есть мы становимся сораспятыми Христу, борясь за веру.

Вот, пожалуйста, активная позиция. Конечно, были, скажем так, радикальные формы борьбы типа самосожжения. Но в нормальной жизни нормальный человек самосжигаться не будет. Нормальный человек пойдет и начнет спасать эту веру. Как ему спасать? А ему говорят киновиархи Выговского общежительства: работай интенсивнее на веру. Отдавай на веру больше, но для того, чтобы больше отдать, надо больше произвести, надо больше работать. И в условиях эсхатологического ощущения надо помнить, что если вы сейчас не будете работать, то Церковь умрет, а общежительство — это прообраз Церкви, прообраз мирского монастыря. А монастырь — это модель града грядущего, модель рая. Если сейчас погибнет эта киновия, все умрут. Причем умрут дважды. Вы должны это помнить: «пецитеся об этом ежечасно, ежедневно». То есть надо печься, заботиться об этом. И в результате этой заботы каждого верного происходит подъем, который приводит к повышению производительности труда.

Однако в климатических условиях Поморья оказалось, что и этого недостаточно. Они ловят морского зверя, и рыбу ловят, и много работают, но этого не хватает. Ведь притекает народ туда со всей страны, и оказалось, что просто интенсификации трудовых усилий недостаточно. И тогда ревнители древнего благочестия переходят к посреднической торговле. Выговские киновиархи посылают своих людей под видом «прикащиков» немецких купцов в Поволжье, где те закупают хлеб, поставляют в Петербург и в другие города, получая значительную прибыль, на которой стало расти Выговское общежительство и вокруг него десятки скитов. В итоге это способствовало не только сохранению, но и «возрастанию» веры.

Постепенно, на следующем этапе, это артельное предпринимательство переходит в форму семейного. И частно-семейное предпринимательство уже с конца восемнадцатого века становится основной формой старообрядческого хозяйствования.

— И где-то частно-семейное предпринимательство становится основной формой… Как и в каких местах это происходило?

— В начале восемнадцатого века было несколько старообрядческих центров — это Поморье, это Гомельская ныне область (а тогда Польша), на реке Ветка, оттуда переселили при Елизавете, потом при Екатерине десятки тысяч старообрядцев в Бурятию, там их называли семейскими. Но это периферия. Сибирь, Бурятия, Алтай, западные губернии, был еще анклав значительный в Черниговской губернии, ныне это Чернигов и Брянск — Стародубье. В стародубских слободах тоже было очень много старообрядцев. Но не было центра.

Естественный центр мог быть в Москве. Петербург слишком северный, он для политики хорош, а для тогдашней экономики — нет. Однако Москва была почти закрыта для старообрядцев. А в 1771 году, во время Русско-турецкой войны, пленные турки передали русским солдатам, а те принесли в Москву чуму. И началась эпидемия. Это была самая большая в нашей истории эпидемия чумы. Около двухсот тысяч человек умерло в Москве и в губернии — губерния была больше, чем Московская область сейчас. В самой Москве умерло больше пятидесяти тысяч. И никак власти не могли с этим справиться. Генерал-губернатор Петр Салтыков убежал, бросив город, здесь вспыхнул бунт, в ходе которого убили архиепископа московского Амвросия: он приказал убрать икону Боголюбской Божией матери, чтобы не допустить скопления народа, его за это убили.

Но Екатерина прислала свою палочку-выручалочку — Григория Орлова с двумя полками солдат, и бунт был подавлен. Но самое главное, что врачи-немцы, приехавшие с Орловым, запретили хоронить умерших от эпидемии в городской черте. Орлов объявил, что необходимо создание новых кладбищ за пределами Москвы. К нему пришли старообрядцы и армяне и предложили создавать госпитали и при них кладбища, но, заявили они, мы должны получить право на строительство церквей для отпевания умерших. А старообрядцам тогда строительство новых церквей было запрещено. Но как не отпевать людей? Это же значило губить христианские души. И Орлов им разрешил создание госпиталей и строительство церквей. И армяне открыли кладбище в Ваганькове. А старообрядцы-федосеевцы создали возле села Черкизова Преображенское кладбище, и, соответственно, поповцы — те, кто сохранил священство, — открыли кладбище на Рогожской. Это сейчас Москва. И на Рогоже построили первый новый старообрядческий храм на территории Российской империи, а на Преображенке — Федосеевскую часовню. И к ним потек народ. И там, конечно, проводились не только отпевания, но и другие богослужения.

В результате в Москве небольшая старообрядческая группа купечества быстро увеличивалась за счет того, что Москва стала религиозным центром и беспоповцев, и поповцев. И очень быстро эти храмы стали штаб-квартирами целых согласий — поповского согласия и федосеевского беспоповского согласия. Две самые сильные старообрядческие деноминации. Потом здесь появилась поморская община, тоже беспоповская, и другие. Главное, что очень скоро религиозные связи старообрядцев установились со всей страной, и они совпадали с экономическими.

Во главе этих религиозных общин стояли советы попечителей, которые состояли из крупных предпринимателей. Через несколько лет удалось у властей добиться юридического статуса богадельных домов, Преображенского и Рогожского. Это две общины, которые признавались. Все остальные общины были, с точки зрения государства, юридически несостоятельны.

Кстати, если в отношении рогожской общины можно говорить уже о складывании частно-семейного предпринимательства, то в отношении федосеевской общины все было гораздо сложнее: там часть собственности принадлежала общине как богадельному дому, часть собственности формально юридически не принадлежала общине, но принадлежала ей фактически. Федор Гучков был хозяином фабрик, но при этом он там даже не появлялся, там руководили назначенные общиной люди, и деньги шли в общину полностью. А третий вариант — да, действительно, были предприятия, хозяева которых являлись членами общины и передавали значительную часть — огромную часть — своей прибыли в общину религиозную.

— Предпринимательство теснейшим образом связано с инновациями, как организационно-экономическими, так и техническими. Старообрядчество в значительной мере основано на религиозном и бытовом консерватизме. Как это сочеталось у предпринимателей из числа старообрядцев?

— Действительно, в современной экономической науке одним из факторов экономического роста, экономического развития признаются именно инновации. И, соответственно, принята оппозиция «инновации — консерватизм». Причем c техническим и с технико-экономическим развитием обычно связывают инновации не только технические и экономические, но и социальные, социокультурные и даже политические. Но, занимаясь в течение тридцати лет старообрядческим не столько предпринимательством, сколько, шире, хозяйствованием, я пришел к несколько иным заключениям о связи инноваций и социального, социокультурного, в данном случае религиозного консерватизма.

Следует пояснить, что, когда мы говорим о старообрядческом консерватизме, речь идет прежде всего о задаче избегать новизны именно религиозной, церковной. Впрочем, в условиях второй половины семнадцатого века в старообрядчестве также произошла сакрализация повседневности, когда человек в своей повседневной жизни должен был совершать христианский подвиг. Христианский подвиг — это подготовка верующим своей души к спасению. Соответственно, быт ревнителя древнего благочестия тоже был включен в вероисповедный контекст, отсюда запрет на пагубное дело — изобретать новины — распространялся и на повседневную жизнь, методически регламентированную. Методизм старообрядчества — это довольно известное и описанное в литературе явление.

И, соответственно, правила повседневной жизни, по свидетельству современников, у старообрядцев отождествлялись с сущностью веры. Регламентировалось все: как читать книги, какие лекарства чисты, какие нет, в какое время суток чем заниматься, куда ставить посуду, куда класть одежду и так далее. В одном старообрядческом типиконе — «Цветнике» — я нашел замечательный запрет: не лепить пельменей ночью. Конечно, основная часть бытовых запретов относилась к нововведениям и заимствованиям. Особенно резко воспринимались заимствования в период Петра Первого и его последователей из западноевропейских культурных, бытовых, других традиций. В этом ряду брадобритие: как известно, Стоглавый собор 1551 года запрещал брадобритых соборовать, поскольку брадобритие есть признак латинской ереси, это «отказ от лика Христова». Кроме этого, были запрещены посещения «игрищ и комедий», посещение оперы, «конские ристания», ношения немецкого платья (одежды), перчаток иноземных, галстуков («удавление вместо креста»), напудренных волос, «ядение травы-салата». И, естественно, запрещены были табак, картофель («кобелиная мошонка») и многое другое. Практически все заимствования оценивались как дьявольские новины.

Но при этом старообрядцы с восемнадцатого века уже стали лидерами — сначала в группе лидеров, затем почти единоличными лидерами — в технических и организационно-экономических инновациях в некоторых важных отраслях российской промышленности и торговле в восемнадцатом и до конца девятнадцатого века. Отвергая «траву-салат», в деловой сфере именно старообрядцы-предприниматели вводили заимствованные у иностранцев новины. Старообрядческие документы не знают запретов на применение каких бы то ни было технических материалов.

В конце восемнадцатого — первой половине девятнадцатого века староверы стали пионерами в заведении фабрик с импортными станками и новейшим оборудованием. Так, впервые в 1827 году жаккардовые станы появились у московского старообрядца Соколова, а затем у других предпринимателей из староверов. В 1838 году на свечном и воскобелильном заводе прихожанина рогожской общины Владимира Андреевича Сапелкина впервые в России была введена топка воска парами. Впереди были старообрядческие промышленники и в хлопчатобумажном деле, ввозя в 1830-е годы бельгийские и французские станки. Сразу же после отмены британским парламентом запрета на вывоз промышленного оборудования в 1842 году Савва Васильевич Морозов (или, как его называли в семье, Савва Первый) первым в России с помощью Людвига (Льва Евгеньевича) Кнопа приступил к ввозу английских станков и паровых машин (станки «Братьев Плат» и двигатели «Хик Харгрейвс»). Позже ввозилось оборудование фирм «Роберт Холл и Ко» и «Рик Гаврес и Ко», «Музгрев и Сын», «Грин и Сын», «Джон Гаррисон с сыном» и так далее). Используя английских инженеров и мастеров, он устроил фабрики по ланкаширскому образцу.

За Морозовым потянулись Хлудовы, Малютины, Якунчиковы… Предприниматели из тех же династий второго поколения внимательно следили за техническими новшествами, уже специально для этого посещая Англию и Германию, организуя там свои конторы.

Одними из первых старообрядцы начали использовать в текстильной промышленности паровые машины. Савва Морозов в 1840 году первым в регионе поставил шестнадцатисильный паровой двигатель на Никольской суконной фабрике. Вскоре на морозовских предприятиях как топливо для паровых машин впервые был использован торф. В Стародубском регионе дело обстояло таким же образом. В Клинцах, например, уже к середине девятнадцатого века семь из двадцати двух старообрядческих текстильных фабрик действовали «парáми». Староверы первыми использовали на текстильных фабриках электричество: в 1883 году товарищество «Саввы Морозова сын и Ко» завершило строительство Городищенской фабрики с двумя турбинами.

— А предприниматели-старообрядцы кроме заимствований что-то сами изобретали и внедряли это в своей практике?

— Да, конечно, заимствования они дополняли своими собственными разработками. На определенном этапе российские техники стали модернизировать импортное оборудование прямо на фабриках, снабжая английские и немецкие машины своими усовершенствованиями. Эта тенденция отчетливо проявилась и в уральской металлургии, где целые династии приказчиков-старообрядцев занимались развитием производства на заводах Демидовых, Осокиных и других. Родион Набатов, знаменитый старообрядческий книжник и один из лидеров уральских староверов, руководивший Нижнетагильским старообрядческим центром на Верхне-Рудянской, участвовал не только в управлении Колывано-Воскресенским, затем Иргинским, позже алтайскими заводами Акинфия Демидова, заводами Петра Осокина, но и активно занимался модернизацией производства, в том числе лично разрабатывал технические новшества. С его именем связано изготовление на Иргинском заводе первого российского самовара. На рубеже 1740–1750-х годов Набатов подал «представление» об усовершенствовании четырехцикловой медной плавки. Его предложение ни в чем не уступало проекту Молле, приглашенного Демидовым из Саксонии. Староверы отец и сын Черепановы после посещения Англии и Швеции занимались усовершенствованиями на Нижнетагильском заводе, где они строили паровые машины, улучшали доменное и иные производства, а в 1833–1834 годах создали первый в России паровоз.

Многие другие крупные хозяева, шедшие в авангарде развития российской промышленности, тоже были старообрядцами. Сторонником технического и организационного обновления был Василий Кокорев — автор многочисленных новаторских проектов, от строительства железных дорог (1858 год — одно из первых в России акционерных железнодорожных обществ, Волго-Донское), пароходств (1858 год — «Кавказ и Меркурий») до учреждения банков (1870 год — Волжско-Камский банк) и торгово-промышленных компаний нового типа. Кокорев прежде американцев оценил значение нефтяных промыслов, построив (с помощью молодого Дмитрия Менделеева) первый нефтеперегонный завод в Сурханах, впервые в мире (раньше, чем в Пенсильвании) применив непрерывную нефтеперегонку, нефтеналивную морскую перевозку, прокладку нефтепровода и прочее. Новации активно применялись на заводах Матвея Сидоровича Кузнецова — лидера российского фарфорового дела, — дававших две трети продукции отрасли. Кузнецовские фабрики, по мнению исследователей, «обеспечивали и определяли технический прогресс в российской фарфоровой промышленности».

Очень важно, что эта тенденция была характерна не только для крупных предпринимателей. Например, мелкие старообрядческие хозяева — гуслицкие хмелеводы — для успеха дела заменили местные сорта хмеля на привезенные из Германии, а затем в ходе экспериментов создали новые сорта, дававшие лучшие результаты, чем во Франции и Бельгии, внедрили ряд технических усовершенствований в процессе обработки хмеля. Уральские мастера-старообрядцы быстро переняли у саксонских контрактеров новые методы проволочного и жестяного производства, листовой расковки меди и после 1720-х годов стали развивать их самостоятельно.

В староверческом крестьянстве можно проследить тот же процесс. Так, по анкете 1909 года 12 процентов крестьян-старообрядцев Европейской России имели «почти все усовершенствованные орудия» (косилки, сеялки, жнейки, молотилки, конные или паровые веялки, механические сортировки), а 29 процентов пользовались лишь «некоторыми из сельскохозяйственных машин». В то же время в самом обеспеченном аграрными орудиями регионе — Черноземье — в 1912‒1913 годах среди всех крестьян (подавляющее большинство которых составляла паства синодальной церкви) не более шести процентов обладали теми или иными сельскохозяйственными машинами (то есть в семь раз меньше, чем у староверов). Организаторы анкетирования сделали выводы, что «среди старообрядцев замечается особая склонность к нововведениям и в сельском хозяйстве, и что в этом отношении они часто являются передовым элементом нашей деревни».

— И какое объяснение такому сочетанию консерватизма и инновационной активности находите вы?

— Исследование показало, что на определенном этапе лидерство старообрядцев во внедрении новой импортной, и не только импортной, техники было вызвано отнюдь не компромиссами с собственной религиозностью. И это не было проявлением лаицизма или секулярных тенденций. Главным фактором технико-экономической модернизации стала новая ценностно-институциональная система старообрядчества.

Насколько она противоречила традиции, эта новая система? Я тридцать лет выяснял, откуда это взялось. Оказалось, что, развивая положение православного богословия шестнадцатого — семнадцатого веков, по-новому интерпретируя традиционные христианские тексты, в новых социокультурных, социально-политических, социально-экономических условиях старообрядцы создавали новые конфессиональные ценности, обеспечивали возникновение особого типа религиозности. Конфессиональная и социальная активность, строгость соблюдения религиозно-этических норм, преданность конфессиональным принципам, религиозный рационализм, аскетизм, методизм, «личная вера» (известный термин, введенный Максом Вебером), обостренное эсхатологическое чувство.

И в 1830‒1840-е годы в старообрядстве окончательно складывается новая концепция — духовная концепция Дела. Немного позже она оформляется и в старообрядческом богословии. Она проявляется в документах, в высказываниях о том, что Дело превыше всего, о том, что Дело — это христианский подвиг, то есть подготовка души к спасению. Занимаясь своим делом, в том числе прибыльным хозяйствованием, предпринимательством, вы спасаете свою бессмертную душу. И представьте себе двух предпринимателей: один думает, как ему избежать геенны огненной, потому что он не может не получать прибыль, будучи предпринимателем, и он делает что-то вопреки своему религиозному чувству. И другое дело человек, который радостно спасает свою душу, получая прибыль. Конечно, и там есть условия: нельзя обманывать, нельзя нарушать христианские заповеди. И надо передавать значительную часть прибыли в общину, на сохранение и возрастание веры. И благотворительность — это не благотворительность в современном смысле слова: жертвование, милосердие. Это просто выполнение своего религиозного долга, благотворитель передает деньги единоверцам. Но постепенно благотворительность расширялась. И уже в конце девятнадцатого века староверы жертвовали на совершенно нестарообрядческую, внеобщинную благотворительность, например на государственные учебные заведения — университеты и школы.

Но главное в концепции Дела – то, что эта религиозная концепция признавала дело, в том числе прибыльное хозяйствование, главным путем спасения.

— А обратное было: что если ты бедный, то это уже как-то нравственно сомнительно?

— Нет, конечно, в отличие от протестантизма осуждения бедности не было вообще. В любой ветви православия — официальном православии, патриаршей ныне церкви, в старообрядчестве — бедность не порок. Милосердие, милостыня оставалась важнейшей добродетелью. Это вообще традиция русская, древнерусская даже. Если вы помните, Слово о законе и благодати Иллариона Киевского 1036 года, первое известное нам произведение, написанное русским, хотя и на церковнославянском языке, вообще не содержало упоминаний добродетелей и грехов, кроме одного — это грех неоказания милосердия. Вот как Илларион цитирует Библию: «Суд без милости не оказавшему милости». То есть без милости после смерти окажется тот, кто не оказал милосердие. Попытка Петра Первого запретить в России нищенство сразу же провалилась.

— Существует мнение о параллелях между старообрядчеством и протестантизмом. Две разные конфессии развивались в чем-то параллельно…

— Некоторые социальные следствия старообрядческих конфессиональных идей, конфессиональной этики (в частности, трудовой) схожи с протестантами. Но в религиозном плане, то есть в плане богослужения, в плане обряда, в плане вероучения никакой связи нет.

Классическое русское православие развивалось параллельно с католицизмом, порождая новые нормы, соответствующие социально-экономическому и вообще цивилизационному развитию своего времени со своей спецификой. Это продолжалось до петровского огосударствления русской церкви. Дальше только старообрядцы развивали эти нормы, «Домострой» для них до сих пор очень важный документ в смысле тех идей, о которых я говорю: что труд душеспасителен, что стяжание может быть праведным.

И потом это прекращается. Петр сознательно из себя изображал Антихриста. Прямо по Кириллу Александрийскому, который говорил, что Антихрист придет и возглавит церковь. А Петр Первый в Духовном регламенте 1721 года провозглашен Верховным судией православной российской церкви. И он принуждал писать свои иконы и обращаться к нему как к Христу: Феофан Прокопович его встречал словами «грядет жених во полуночи» — так, как обращались к Христу. Иконы его распространялись. Они сохранились до начала девятнадцатого века.

— А насколько, на ваш взгляд, на старообрядчество повлияло его положение гонимой религии?

— История знает массу примеров религиозных гонений. Немногие из этих конфессиональных сообществ добивались экономического успеха. А старообрядцы выжили, причем в условиях жесточайших гонений. Вспомним Софью Алексеевну и двенадцать ее статей, согласно которым надо было сжигать тех старообрядцев, которые продолжают «упорствовать в расколе». Николая Первого убедили в том, что старообрядчество оппозиционно, а он боялся оппозиционности и дал указание покончить со старообрядчеством. И развернулись новые гонения на старообрядцев, были приняты радикальные антистарообрядческие законы. Законодательство 1848 года, а в особенности 1853-го, запрещало старообрядцам вступать в купеческие гильдии, а это значит, что купцы-старообрядцы и их дети подлежали теперь телесным наказаниям и рекрутской повинности. Запрещены были и других купеческие льготы. И какая-то часть старообрядцев или ушли в тайну, то есть вышли из приписного состояния, а часть перешли в единоверие. Те же Гучковы — я сам видел эти документы — перешли в единоверие, стали прихожанами Введенской церкви, но при этом платили Введенской всего процентов десять-пятнадцать от того, что продолжали оставлять на нужды Преображенской федосеевской общины. То есть они перешли условно, внешне в единоверие, фактически оставаясь в рамках той же старой веры.

— Один из важнейших результатов вашей работы — доказательство того, что старообрядчество было альтернативной модернизационной моделью. Насколько это имеет значение для современности?

— Отвечу так. Если мы все сейчас перекрестимся в старообрядчество, уровень производительности труда от этого не вырастет. Соответственно, мы более эффективную новую экономику не создадим. Я вам описал схему, как это происходило, — это был не просто переход в старую веру, в результате которого старообрядцы автоматически становились успешными или более усердными. Единственный и главный результат, связанный с современностью, — это то, что старообрядцы доказали возможность успешного экономического развития вне западной модели ценностей, именно на основе развития наших традиционных ценностей. Именно органического развития — само по себе принятие традиционных ценностей нам не поможет. Повторю: старообрядцы доказали возможность экономического успеха на основе частного предпринимательства вне западной модели. Самое главное, что мы можем спокойно следовать спонтанной и аутентичной тенденции развития ценностей, мотивационных в том числе, связанных с экономикой, и добиваться успеха. Когда мы попытались копировать в 1990-е годы, вы помните, что происходило? Деэтизация — разрушение старой нравственной системы без полноценного распространения новой. Как и при Петре. Оба эти периода сопровождались деэтизацией российского общества. Это результат отказа от традиционных ценностей. Сейчас также проходит период формирования новых ценностей. Насколько новые ценности станут развитием традиционных — время покажет, но, повторяю, единственное, что актуального для нас сделали старообрядцы в этом плане: мы знаем на их примере, что не обязательно копировать Запад, не обязательно перенимать их ценности.

Ранее опубликовано на: https://stimul.online/articles/interview/kinoviya-dlya-spasitelnogo-dela/

Печать