Операция с переходом российских штурмовиков по газовой трубе стала легендарной

Операция с переходом более 600 российских штурмовиков по газовой трубе вглубь украинских позиций в курской Судже мгновенно стала легендарной. За шесть дней сводное штурмовое подразделение, состоявшее из бойцов добровольческого отряда «Ветераны», 11-й десантно-штурмовой бригады, 30-го мотострелкового полка и отряда специального значения «Ахмат», преодолело 15 километров в условиях недостатка кислорода, воды, в полной темноте и в отсутствие возможности идти в полный рост.

Приходилось пить конденсат со стен, ободрять друг друга стихами, а кому-то — долго ждать, когда подтянутся остальные. В конце этого пути парни атаковали вэсэушников, не ожидавших появления русских солдат в своем глубоком тылу. Теперь, вспоминая этот поход, они шутят и отнекиваются, когда их называют героями. Хотя, безусловно, осознают, что стали участниками уникальной операции, каких не проводила еще ни одна армия в мире.

Штурмовики с позывными Тыркач и Медведь, которые пошли на штурм одними из первых, сейчас находятся в госпитале и залечивают полученные в ходе боя раны. О той самой схватке и о том, что было дальше, бойцы рассказали главному редактору ИА Регнум Марине Ахмедовой.

— Ребята, как вы вообще узнали о том, что пойдете по трубе?

Тыркач (Т): Мы заранее не знали, всё было в секрете, узнали перед самой операцией.

— И что подумали, что это невозможно?

Медведь (М): Всё возможно. Есть же приказ, надо его выполнять.

— Когда человек слышит, что ему нужно пройти какое-то испытание, появляются уже сомнения в своих силах: выдержу ли я? Смогу ли я?

Т: Сомнения, может, и были бы, если бы речь была о малой какой-то группе. Но так как шло много народа, все друг друга поддерживали. Морально уже легче, легче пройти было.

— А в чём там была самая главная сложность?

Т: Самая главная сложность была в том, что не хватало воздуха, не хватало воды. И психологически, морально чисто.

— Это потому, что замкнутое пространство, темно и узко, да?

М: Ну да, и стоишь не в полном росте. В полный рост удается только лечь вдоль трубы. Мы растягивались, спальниками накрывались, когда время отдыха приходило. Достаточно, допустим, прошли, останавливались и отдыхали.

— Допускали мысль, что из этой трубы вы не выйдете и там останетесь?

М: Ну смотри, допустим, если идти даже поверху на штурм — а мы непосредственно штурмовики, — в любом случае каждый раз идешь как в последний. Мы пришли сюда добровольно, и тут что в трубу, что наверху, нужно работать одинаково.

Хотя, конечно, это что-то новое, труба ведь 14-15 километров. Впервые такое было, наверное, за всю историю любой войны.

— А вы о чём думали?

М: О чём? Как бы выйти из неё побыстрее. Но она не заканчивалась никак.

Т: Нет, ну, надежда была, что мы сможем подняться на поверхность, пойти и делать свою работу. С этой мыслью мы двигались, и друг с другом, как бы там ни было, шутили. Не допускали того, чтобы человек остался один на один со своими мыслями, и мысли его поглотили.

— Чтобы не сойти с ума?

М: Ну, да, были всякие моменты, некоторые просто сходили с ума. Всякое видели: кто-то птичек, кто-то червей, кто-то еще чего. Но в нашей группе такого не было. То есть у нас были ребята более подготовленные к работе.

— А сколько часов длилось это путешествие по трубе?

М: Шесть суток.

— А вы что-то ели там?

М: Нет. Проблема с водой была. Поешь — хочется пить. Так что мы старались не есть. Ну в день, там, галеточку какую-нибудь закинешь раз в сутки. Галеточка — это маленькая такая печенюшка.

— Восприятие жизни, наверное, меняется там, в темноте, мысли другие должны быть?

М: Конечно, если ты в трубе, то из нее ты либо вперед, либо назад. Просто мы за полтора суток дошли и остальное время ждали, когда подтянутся другие подразделения. А всё остальное время были в темноте, только фонарики. Мы выходили одни из первых, я не знаю, сколько позади было. Говорили, там много. Там и 200, и 300, и 500, и 600 — цифры всегда росли и росли, а фактов мы не знаем.

И вот мы должны выходить, а не выходим. Связь была, сказали, что в 4 утра выходим, а время 5, 6, потом 7, 8. Мы, соответственно, понимаем, что мы сегодня уже не выйдем. И уже начинаются следующие сутки. Помню, как по рации передали, что если ребята сегодня не придут — то уже вообще не придут.

Там же нас выпускали «Ветераны», подразделение, человека четыре было. Они следили за выходом, контролировали, когда выходить. Они тоже понимали, что еще сутки, и мы даже если выйдем, то возле этого выхода и ляжем.

— То есть была возможность, что все полягут, и эта труба станет братской могилой.

Т: Ну, по сути, да.

— А вы не переосмысливали, зачем вы вообще пошли участвовать в войне, нет?

М: Нет, мы изначально знали, зачем мы пошли. Чтобы вывести эту нечисть отсюда. А так — очередное задание, испытание самого себя.

— Ну а разве не было мысли, что из этой трубы не будет выхода?

М: Была, чего. Но мы находились на грани неизведанного. Либо мы выйдем и нас убьют, либо мы выйдем и победим.

— А о чём разговаривали?

М: Да обо всём, даже стихи читали. Друг друга поддерживали. У кого-то паника начиналась. Я с собой восемь таблеток корвалола взял, чтобы сердце успокоить. И перед выходом наш медик, сам астматик, мне дал баллончик, он помог многим нашим. Плохо, а раз-раз вдохну, и вроде полегче. И идем дальше.

Т: Каждый из нас по-своему надежду добывал у себя в голове и передавал друг другу. Шутили, анекдоты рассказывали. Говорили, что завтра выйдем и пойдем работать. И вот это всё грело. Скоро уже выйдем, и всё наладится.

— Я смотрела это видео, где чумазый чёрный человек, где видно только рот, читает стихи. Кроме того, что вы хотели поддержать друг друга, уменьшить панику, какое чувство заставляло его читать эти стихи, а вас — их слушать? Почему вам в этот момент оказались нужны именно стихи?

Т: Мы даже не ожидали, что он его прочитает. Просто сам решился. Ну, видимо, из чувства патриотизма какого-то, не знаю, как объяснить. Но он молодец. Мы все были в шоке. Видите, даже засняли.

— Он не постеснялся?

Т: Нет, это второй раз он уже читал. Первый раз из видео еще никто не успел камеру нажать. А потом уже никто не стеснялся.

М: Да, если уж пили из одной лужи…

— А наверху вы из лужи пили?

М: Да, в окопе талая вода была. Мы зашли зимой, так хотели выйти и снега поесть. А вышли уже весной, нет его.

Говорят, что можно прожить без воды трое суток. А я могу опровергнуть и сказать, что можно без воды прожить шесть суток. Я пил там знаете, что? Это уже на крайние сутки, потому что уже вообще сложно было.

Вот так брали бинтик, сворачивали, и сверху туда, по этой мазутке конденсат набирали, потом переворачиваешь и высасываешь. Со ржавчиной маленько где-то.

— А какой мазут на вкус?

М: Непередаваемый (смеется). Это не то чтобы мазут. Я так понял, что это для газа специально, чтобы он быстрее проходил. Слой такой, как мазут. Ну, соответственно, мы все в нём были. Пальцы вон до сих пор черные. У меня борода была. Я ее отмыть до конца не смог, потому сбрил.

А конденсат собирался, потому что все дышим в трубе. Не тепло там, не жарко было. Прохладно.

— А дышали чем? Вот этими баллонами, да?

М: Знаете, проблема была с 11-й бригадой, если честно. Ну, пытались с ними говорить, и ругались, и не ругались, потому что начали они горелки зажигать, маленькие такие. Вот этот конденсат собирать себе, кипятить воду.

— Могло что-то взорваться?

М: Нет, не взорваться, а кислород сжигали. Они сами себя убивали этими горелками. Мы решились только перед крайним днем, собрали конденсат и сделали себе чашечку кофе.

— Одну?

М: Да, на всю на нашу толпу в 16 человек. Сделали по полглоточка, по глоточку.

— Очень хотелось кофе?

Т: Да ну, конечно. Такого вкуса кофе, как первый раз пробовал.

М: Вы не представляете!

Мы когда уже дальше пошли, когда уже вышли из трубы с этой, пошли, мы сразу договорились, что когда идем на зачистку, то первая группа, если воду нашла — оставляет и идет дальше. Они следом за нами уже идут и пьют.

Ну, как оказалось, там было немного, нашли две упаковки. Но все напились более-менее.

— А это украинская вода была?

М: Да, да. Они ставили в окопе.

— А вы вообще осознаёте, что из-за того, что вы прошли эту трубу, в Саудовской Аравии Зеленский согласился на перемирие, и Трамп его нагибал? Они говорят, что отвели людей специально, потому что готовы к переговорам, но реально это капитуляция, и возможна только из-за ситуации на фронте.

М: — Мы так и поняли по тому, как они быстро бежали оттуда.

Бросали всё, что можно, и бежали. Они были очень удивлены, почему у них на пятой линии обороны появилось несколько сотен человек.

Черти такие из-под земли.

Чтобы вы понимали, мы все были черные, грязные. Изначально был план, чтобы белые маскхалаты, синие повязки надеть. А потом мы просто уже пароль придумали: «Какое лицо?». Если ты отвечаешь «грязное» — тогда ты свой. Ну и, соответственно, так мы друг друга узнавали. Мы были без повязок все. Ничего не было. Ни красных, ни синих, ни черных.

— Но вот вы представляете себе, что из-за того, что вы прошли по этой трубе, получаются вот такие геополитические решения. Потому что, если бы вы этого не сделали, и Украина бы считала, что Курская область всё еще у нее, она это своим козырем называла. То есть вы поменяли мировую политическую ситуацию тем, что шесть суток шли по этой трубе.

М: Скорей бы закончилась эта война, столько людей гибнет…

— Кто же этого не хочет… А что помогло морально настроиться? Шесть дней в аду, а еще штурмовать.

Т: Морально настроиться помогало то, что мы выбрались уже. То, что сейчас будет вода — в любом случае где-нибудь будет. То, что у нас впереди задача сейчас, воздух свежий, оно по-новому разожгло у нас.

М: Да, это было второе дыхание. У меня второе дыхание и в трубе открывалось несколько раз. Ну, потому что силы истекали, а потом как-то расходишься, соберешься.

— А вот оно за счет чего открывалось в трубе?

М: Воля к жизни.

— Что дает эту волю к жизни?

М: Какое-то в себе третье чувство. А может, четвертое или пятое. А если честно, когда пошли на штурм, то до первого окопа шли тяжело. И когда попили воду, жажду утолили, у нас второе дыхание и открылось.

— А вот этот первый момент, когда вы выходите из земли на воздух, вы же, наверное, его как-то прочувствовали?

Т: Это, знаете, то же самое, как из бани прыгнуть в ледяную прорубь. В трубе не хватало воздуха, а тут прямо переизбыток. Такое состояние было, короче, как будто сейчас упадешь просто — и всё. Ноги чуть тяжелые были, но все-таки пробежались чуть-чуть по открытке. И всё, уже пришли в себя более-менее.

— А солнышко светило?

М: Нет. Мы выходили в 6 утра.

— Вы же за эти шесть дней думали, что, может быть, больше никогда не увидите землю. Какое-то было новое знакомство с ней, новое ощущение от неба, от земли?

Т: Было просто радостно.

— И кем вы себя в этот момент чувствовали?

М: Прямостоящими. Прямоходящими. Я даже не пригибался, пошел в полный рост.

Т: То, что вышли, вот идём по земле, деревья, птички поют. Там действительно птички пели, было относительно тихо. До того, пока нас не спалили.

М: Ага, пока «птички» не начали жужжать уже.

— Это украинские, да?

М: Ну конечно. В любом случае у нас есть приказ, есть задача, мы уже обязаны были её выполнять.

— И потом просто прыгнули в их окопы и начали стрелять, да? Или как?

М: Ну, они убегали, то когда поняли, что происходит. До первых окопов было идти где-то метров семьсот. Пока мы дошли, нас уже спалили и сразу начали накрывать.

— А почему они побежали? Почему не оказывали сопротивление?

М: Это же пятая линия обороны. Это не передок, где люди постоянно в тонусе. Это люди менее боеспособные, менее профессиональные, менее опытные, которых пока не поставили в оборону. Комендантская рота какая-то была.

Конечно, у них страх, что какие-то черти лезут из-под земли, не ожидали такого расклада событий. Были трубы, по которым наши ходили два-три километра, а чтобы 14-15 — такого нет. Я уже говорил как-то в интервью, что раньше была Курская дуга, а сейчас будет Курская труба.

— Ну, наверное, это так и войдет в историю.

М: Войдет, потому что результативно было. То есть мы свою задачу выполнили.

Хотя одна кассетка вначале у нас накрыла двоих или троих, но мы пошли дальше, так как они были «легкие». Потом вторая кассетка, и у нас из 16 человек 12 — «трехсотые» за 10 минут.

— И всего четверо штурмовали, да?

М: Почему? Я шёл трёхсотый. Вот трёхсотый (показывает на Тыркача). Штурмовали, зачистили лесопосадку, но мы не дошли, грубо говоря, там 300 метров, а ребята дошли. Зачистили до конца и вернулись. Маленько оттянулись назад.

Там блиндаж был по дороге нормальный. В этом блиндаже жили, заняли там круговую оборону.

— Я просто знаете чего не понимаю? Ну вот вы дошли до этой пятой линии, они побежали. А оборона-то у ВСУ почему посыпалась?

М: Да потому, что все другие направления начали давить на них. То есть мы начали с тылу, кто-то с фронта, а они подумали, что попали в окружение.

— И на этот страх повлияло то, что вы такие черные, как черти, выскакивали и бежали?

М: Какая-то была роль в этом, да.

Т: Они не знали просто, что за подразделение. Они просто знали, что нас много, они нас видели. Но пытались всячески уничтожить. И я так понимаю то, что в районе Мартыновки, Черкасского Поречного, где были передовые позиции у них, уже были в курсе всех событий. И когда пятая линия обороны оттянулась назад, эти тоже начали, видимо, тянуться. Их еще начали с той стороны давить все, кто есть. И ничего не оставалось, кроме как покинуть позиции.

— А не жалели, что пошли воевать?

Т: Нет. И в трубе тоже. Мы примерно понимали исход, если всё получится.

М: Нам поставили задачу, мы сели, обговорили. Ну, все понимали, что могли бы просто не выйти. Могли не дойти, могли не выйти, хоть что могло быть. Сказали, что газа нет в ней, в трубе, а он всё равно где-то в низинах оседает. Труба же не просто прямо идет. Она поворачивает, виляет. Поэтому все понимали, что либо мы герои, либо… Ну, забудут: неудачно было. Я думаю, что история бы так не раскрутилась, если бы был другой исход.

— Ну конечно. Кому захочется говорить, что похоронили 600 человек в трубе.

М: Мы не из-за медалей там были. Именно уже охота закончить эту войну, надоела. Сейчас подлечимся и доделаем дело.

— Вы опять пойдете?

М: Ну конечно.

— Зачем? Вон в Москве зайдите, куча мужчин сидят по кафешкам. Они считают, мол, я плачу налоги, а они с этих налогов получают зарплату за то, что воюют.

М: Никто, кроме нас

— А вас мобилизовали или вы сами пошли? А чего пошли?

М: Сам пошел. Родину защищать.

Скажу так: я зарабатывал на гражданке больше, чем здесь. А первый раз сходил, думаю, один раз, проверю себя. А потому решил: схожу еще раз. И так подписал все свои контракты. Они же краткосрочные, по четыре месяца.

— А кем вы работали до того?

М: Окна ставил.

Т: А я бризеры, кондиционеры ставил.

— Но вас не обижает такое мнение, как будто бы вы все пошли за зарплату?

Т: Пускай приедут, посмотрят, сколько приходится амуниции покупать. Это не одна зарплата, так скажу. Плюс семьям нужно деньги отправлять, плюс на свои нужды что-то потратить, где-то мало-мальски себе выделить.

М: У меня амуниция стоит примерно 200 тысяч. Но речь же не про деньги.

У нас нет такого, чтобы выбирать — пойдешь или не пойдешь. Либо ты идешь выполнять задачу, либо не служишь в нашем подразделении. У нас нет «задней». У нас есть другая: нам вот показали трубу, там где-то у нее конец — и мы пошли туда.

— А вот скажите, а что Родина для вас сделала такого, что вы готовы оказались спуститься ради нее в трубу?

М: Мне тоже мучает вопрос (смеется).

Т: То, что мы тут родились, уже многое значит. Если тут родились, то обязаны стоять за Родину и никому ее не отдать.

М: Каждый думает о своих детях.

Т: У меня вообще все родственники раньше тут жили. Весь род пошел из-под Курска, из Льговского района. Я не смог оставаться дома, просто работать. Когда началось всё, я не мог не уйти на оборону. У меня был псориаз, и с таким заболеванием через военкомат бы взяли. Так что я пошел сразу в подразделение, и знал точно, что сюда попаду. Мне повезло, я попал в группу элитных.

— То есть вы конкретно из Курской области и воевали за свою землю в прямом смысле слова?

Т: У меня уже в 60-70-х годах все в Подмосковье переехали, и я там родился. Но все мои предки, они гордились своей родиной малой. Всё время рассказывали о ней, вспоминали, и даже мой дядя до последнего момента, пока инсульт его не взял, всё хотел съездить сюда, посмотреть дом, который они уже давно продали — стоит он, не стоит. И у меня тоже был всегда интерес приехать, посмотреть, где у меня предки жили.

— Это было ваше самое тяжелое испытание за всё время СВО?

Т: У меня да.

М: Везде было тяжело.

Я в прошлую командировку служил в Белгородской области. А сюда уже поехал непосредственно к своему командиру, потому что он здесь. Когда началась заваруха в Курске, он сюда уехал. И мы там остались неприкаянные, вроде его, а вроде и не его. Поэтому на следующий контракт сразу в Курск хочу.

— Ну что сказать? Спасибо вам большое. Вы наши герои. Самые настоящие.

М: Да мы не считаем себя героями. Обычная работа. Но самая лучшая работа в мире. Печать